PURGATORIO. CANTO VI
Il canto politico
Canto VI, dove si tratta di quella medesima qualitade, dove si purga la predetta mala volontà di vendicare la ’ngiuria, e per questo si ritarda sua confessione, e dove truova e nomina Sordello da Mantua.
Canto VI, dove si tratta di quella medesima qualitade, dove si purga la predetta mala volontà di vendicare la ’ngiuria, e per questo si ritarda sua confessione, e dove truova e nomina Sordello da Mantua.
Sandro Botticelli
William Blake
ITALIANO
1 Io era già da quell’ ombre partito,
2 e seguitava l’orme del mio duca,
3 quando di retro a me, drizzando ’l dito,
4 una gridò: «Ve’ che non par che luca
5 lo raggio da sinistra a quel di sotto,
6 e come vivo par che si conduca!».
7 Li occhi rivolsi al suon di questo motto,
8 e vidile guardar per maraviglia
9 pur me, pur me, e ’l lume ch’era rotto.
10 «Perché l’animo tuo tanto s’impiglia»,
11 disse ’l maestro, «che l’andare allenti?
12 che ti fa ciò che quivi si pispiglia?
13 Vien dietro a me, e lascia dir le genti:
14 sta come torre ferma, che non crolla
15 già mai la cima per soffiar di venti;
16 ché sempre l’omo in cui pensier rampolla
17 sovra pensier, da sé dilunga il segno,
18 perché la foga l’un de l’altro insolla».
19 Che potea io ridir, se non «Io vegno»?
20 Dissilo, alquanto del color consperso
21 che fa l’uom di perdon talvolta degno.
22 E ’ntanto per la costa di traverso
23 venivan genti innanzi a noi un poco,
24 cantando ‘Miserere’ a verso a verso.
25 Quando s’accorser ch’i’ non dava loco
26 per lo mio corpo al trapassar d’i raggi,
27 mutar lor canto in un «oh!» lungo e roco;
28 e due di loro, in forma di messaggi,
29 corsero incontr’ a noi e dimandarne:
30 «Di vostra condizion fatene saggi».
31 E ’l mio maestro: «Voi potete andarne
32 e ritrarre a color che vi mandaro
33 che ’l corpo di costui è vera carne.
34 Se per veder la sua ombra restaro,
35 com’ io avviso, assai è lor risposto:
36 fàccianli onore, ed essere può lor caro».
37 Vapori accesi non vid’ io sì tosto
38 di prima notte mai fender sereno,
39 né, sol calando, nuvole d’agosto,
40 che color non tornasser suso in meno;
41 e, giunti là, con li altri a noi dire volta,
42 come schiera che scorre sanza freno.
43 «Questa gente che preme a noi è molta,
44 e vegnonti a pregar», disse ’l poeta:
45 «però pur va, e in andando ascolta».
46 «O anima che vai per esser lieta
47 con quelle membra con le quai nascesti»,
48 venian gridando, «un poco il passo queta.
49 Guarda s’alcun di noi unqua vedesti,
50 sì che di lui di là novella porti:
51 deh, perché vai? deh, perché non t’arresti?
52 Noi fummo tutti già per forza morti,
53 e peccatori infino a l’ultima ora;
54 quivi lume del ciel ne fece accorti,
55 sì che, pentendo e perdonando, fora
56 di vita uscimmo a Dio pacificati,
57 che del disio di sé veder n’accora».
58 E io: «Perché ne’ vostri visi guati,
59 non riconosco alcun; ma s’a voi piace
60 cosa ch’io possa, spiriti ben nati,
61 voi dite, e io farò per quella pace
62 che, dietro a’ piedi di sì fatta guida,
63 di mondo in mondo cercar mi si face».
64 E uno incominciò: «Ciascun si fida
65 del beneficio tuo sanza giurarlo,
66 pur che ’l voler nonpossa non ricida.
67 Ond’ io, che solo innanzi a li altri parlo,
68 ti priego, se mai vedi quel paese
69 che siede tra Romagna e quel di Carlo,
70 che tu mi sie di tuoi prieghi cortese
71 in Fano, sì che ben per me s’adori
72 pur ch’i’ possa purgar le gravi offese.
73 Quindi fu’ io; ma li profondi fóri
74 ond’ uscì ’l sangue in sul quale io sedea,
75 fatti mi fuoro in grembo a li Antenori,
76 là dov’ io più sicuro esser credea:
77 quel da Esti il fé far, che m’avea in ira
78 assai più là che dritto non volea.
79 Ma s’io fosse fuggito inver’ la Mira,
80 quando fu’ sovragiunto ad Orïaco,
81 ancor sarei di là dove si spira.
82 Corsi al palude, e le cannucce e ’l braco
83 m’impigliar sì ch’i’ caddi; e lì vid’ io
84 de le mie vene farsi in terra laco».
85 Poi disse un altro: «Deh, se quel disio
86 si compia che ti tragge a l’alto monte,
87 con buona pïetate aiuta il mio!
88 Io fui di Montefeltro, io son Bonconte;
89 Giovanna o altri non ha di me cura;
90 per ch’io vo tra costor con bassa fronte».
91 E io a lui: «Qual forza o qual ventura
92 ti travïò sì fuor di Campaldino,
93 che non si seppe mai tua sepultura?».
94 «Oh!», rispuos’ elli, «a piè del Casentino
95 traversa un’acqua c’ha nome l’Archiano,
96 che sovra l’Ermo nasce in Apennino.
97 Là ’ve ’l vocabol suo diventa vano,
98 arriva’ io forato ne la gola,
99 fuggendo a piede e sanguinando il piano.
100 Quivi perdei la vista e la parola;
101 nel nome di Maria fini’, e quivi
102 caddi, e rimase la mia carne sola.
103 Io dirò vero, e tu ’l ridì tra ’ vivi:
104 l’angel di Dio mi prese, e quel d’inferno
105 gridava: “O tu del ciel, perché mi privi?
106 Tu te ne porti di costui l’etterno
107 per una lagrimetta che ’l mi toglie;
108 ma io farò de l’altro altro governo!”.
109 Ben sai come ne l’aere si raccoglie
110 quell’ umido vapor che in acqua riede,
111 tosto che sale dove ’l freddo il coglie.
112 Giunse quel mal voler che pur mal chiede
113 con lo ’ntelletto, e mosse il fummo e ’l vento
114 per la virtù che sua natura diede.
115 Indi la valle, come ’l dì fu spento,
116 da Pratomagno al gran giogo coperse
117 di nebbia; e ’l ciel di sopra fece intento,
118 sì che ’l pregno aere in acqua si converse;
119 la pioggia cadde, e a’ fossati venne
120 di lei ciò che la terra non sofferse;
121 e come ai rivi grandi si convenne,
122 ver’ lo fiume real tanto veloce
123 si ruinò, che nulla la ritenne.
124 Lo corpo mio gelato in su la foce
125 trovò l’Archian rubesto; e quel sospinse
126 ne l’Arno, e sciolse al mio petto la croce
127 ch’i’ fe’ di me quando ’l dolor mi vinse;
128 voltòmmi per le ripe e per lo fondo,
129 poi di sua preda mi coperse e cinse».
130 «Deh, quando tu sarai tornato al mondo,
131 e riposato de la lunga via»,
132 seguitò ’l terzo spirito al secondo,
133 «ricorditi di me, che son la Pia;
134 Siena mi fé, disfecemi Maremma:
135 salsi colui che ’nnanellata pria
136 disposando m’avea con la sua gemma».
2 e seguitava l’orme del mio duca,
3 quando di retro a me, drizzando ’l dito,
4 una gridò: «Ve’ che non par che luca
5 lo raggio da sinistra a quel di sotto,
6 e come vivo par che si conduca!».
7 Li occhi rivolsi al suon di questo motto,
8 e vidile guardar per maraviglia
9 pur me, pur me, e ’l lume ch’era rotto.
10 «Perché l’animo tuo tanto s’impiglia»,
11 disse ’l maestro, «che l’andare allenti?
12 che ti fa ciò che quivi si pispiglia?
13 Vien dietro a me, e lascia dir le genti:
14 sta come torre ferma, che non crolla
15 già mai la cima per soffiar di venti;
16 ché sempre l’omo in cui pensier rampolla
17 sovra pensier, da sé dilunga il segno,
18 perché la foga l’un de l’altro insolla».
19 Che potea io ridir, se non «Io vegno»?
20 Dissilo, alquanto del color consperso
21 che fa l’uom di perdon talvolta degno.
22 E ’ntanto per la costa di traverso
23 venivan genti innanzi a noi un poco,
24 cantando ‘Miserere’ a verso a verso.
25 Quando s’accorser ch’i’ non dava loco
26 per lo mio corpo al trapassar d’i raggi,
27 mutar lor canto in un «oh!» lungo e roco;
28 e due di loro, in forma di messaggi,
29 corsero incontr’ a noi e dimandarne:
30 «Di vostra condizion fatene saggi».
31 E ’l mio maestro: «Voi potete andarne
32 e ritrarre a color che vi mandaro
33 che ’l corpo di costui è vera carne.
34 Se per veder la sua ombra restaro,
35 com’ io avviso, assai è lor risposto:
36 fàccianli onore, ed essere può lor caro».
37 Vapori accesi non vid’ io sì tosto
38 di prima notte mai fender sereno,
39 né, sol calando, nuvole d’agosto,
40 che color non tornasser suso in meno;
41 e, giunti là, con li altri a noi dire volta,
42 come schiera che scorre sanza freno.
43 «Questa gente che preme a noi è molta,
44 e vegnonti a pregar», disse ’l poeta:
45 «però pur va, e in andando ascolta».
46 «O anima che vai per esser lieta
47 con quelle membra con le quai nascesti»,
48 venian gridando, «un poco il passo queta.
49 Guarda s’alcun di noi unqua vedesti,
50 sì che di lui di là novella porti:
51 deh, perché vai? deh, perché non t’arresti?
52 Noi fummo tutti già per forza morti,
53 e peccatori infino a l’ultima ora;
54 quivi lume del ciel ne fece accorti,
55 sì che, pentendo e perdonando, fora
56 di vita uscimmo a Dio pacificati,
57 che del disio di sé veder n’accora».
58 E io: «Perché ne’ vostri visi guati,
59 non riconosco alcun; ma s’a voi piace
60 cosa ch’io possa, spiriti ben nati,
61 voi dite, e io farò per quella pace
62 che, dietro a’ piedi di sì fatta guida,
63 di mondo in mondo cercar mi si face».
64 E uno incominciò: «Ciascun si fida
65 del beneficio tuo sanza giurarlo,
66 pur che ’l voler nonpossa non ricida.
67 Ond’ io, che solo innanzi a li altri parlo,
68 ti priego, se mai vedi quel paese
69 che siede tra Romagna e quel di Carlo,
70 che tu mi sie di tuoi prieghi cortese
71 in Fano, sì che ben per me s’adori
72 pur ch’i’ possa purgar le gravi offese.
73 Quindi fu’ io; ma li profondi fóri
74 ond’ uscì ’l sangue in sul quale io sedea,
75 fatti mi fuoro in grembo a li Antenori,
76 là dov’ io più sicuro esser credea:
77 quel da Esti il fé far, che m’avea in ira
78 assai più là che dritto non volea.
79 Ma s’io fosse fuggito inver’ la Mira,
80 quando fu’ sovragiunto ad Orïaco,
81 ancor sarei di là dove si spira.
82 Corsi al palude, e le cannucce e ’l braco
83 m’impigliar sì ch’i’ caddi; e lì vid’ io
84 de le mie vene farsi in terra laco».
85 Poi disse un altro: «Deh, se quel disio
86 si compia che ti tragge a l’alto monte,
87 con buona pïetate aiuta il mio!
88 Io fui di Montefeltro, io son Bonconte;
89 Giovanna o altri non ha di me cura;
90 per ch’io vo tra costor con bassa fronte».
91 E io a lui: «Qual forza o qual ventura
92 ti travïò sì fuor di Campaldino,
93 che non si seppe mai tua sepultura?».
94 «Oh!», rispuos’ elli, «a piè del Casentino
95 traversa un’acqua c’ha nome l’Archiano,
96 che sovra l’Ermo nasce in Apennino.
97 Là ’ve ’l vocabol suo diventa vano,
98 arriva’ io forato ne la gola,
99 fuggendo a piede e sanguinando il piano.
100 Quivi perdei la vista e la parola;
101 nel nome di Maria fini’, e quivi
102 caddi, e rimase la mia carne sola.
103 Io dirò vero, e tu ’l ridì tra ’ vivi:
104 l’angel di Dio mi prese, e quel d’inferno
105 gridava: “O tu del ciel, perché mi privi?
106 Tu te ne porti di costui l’etterno
107 per una lagrimetta che ’l mi toglie;
108 ma io farò de l’altro altro governo!”.
109 Ben sai come ne l’aere si raccoglie
110 quell’ umido vapor che in acqua riede,
111 tosto che sale dove ’l freddo il coglie.
112 Giunse quel mal voler che pur mal chiede
113 con lo ’ntelletto, e mosse il fummo e ’l vento
114 per la virtù che sua natura diede.
115 Indi la valle, come ’l dì fu spento,
116 da Pratomagno al gran giogo coperse
117 di nebbia; e ’l ciel di sopra fece intento,
118 sì che ’l pregno aere in acqua si converse;
119 la pioggia cadde, e a’ fossati venne
120 di lei ciò che la terra non sofferse;
121 e come ai rivi grandi si convenne,
122 ver’ lo fiume real tanto veloce
123 si ruinò, che nulla la ritenne.
124 Lo corpo mio gelato in su la foce
125 trovò l’Archian rubesto; e quel sospinse
126 ne l’Arno, e sciolse al mio petto la croce
127 ch’i’ fe’ di me quando ’l dolor mi vinse;
128 voltòmmi per le ripe e per lo fondo,
129 poi di sua preda mi coperse e cinse».
130 «Deh, quando tu sarai tornato al mondo,
131 e riposato de la lunga via»,
132 seguitò ’l terzo spirito al secondo,
133 «ricorditi di me, che son la Pia;
134 Siena mi fé, disfecemi Maremma:
135 salsi colui che ’nnanellata pria
136 disposando m’avea con la sua gemma».
РУССКИЙ (Лозинский)
1 Когда кончается игра в три кости,
То проигравший снова их берет
И мечет их один, в унылой злости;
4 Другого провожает весь народ;
Кто спереди зайдет, кто сзади тронет,
Кто сбоку за себя словцо ввернет.
7 А тот идет и только ухо клонит;
Подаст кому, - идти уже вольней,
И так он понемногу всех разгонит.
10 Таков был я в густой толпе теней,
Чье множество казалось превелико,
И, обещая, управлялся с ней.
13 Там аретинец был, чью жизнь так дико
Похитил Гин ди Такко; рядом был
В погоне утонувший; Федерико
16 Новелло, руки протянув, молил;
И с ним пизанец, некогда явивший
В незлобивом Марцукко столько сил;
19 Граф Орсо был средь них; был дух, твердивший,
Что он враждой и завистью убит,
Его безвинно с телом разлучившей, -
22 Пьер де ла Бросс; брабантка пусть спешит,
Пока жива, с молитвами своими,
Не то похуже стадо ей грозит.
25 Когда я, наконец, расстался с ними,
Просившими, чтобы просил другой,
Дабы скорей им сделаться святыми,
28 Я начал так: "Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой;
31 А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?"
34 Он отвечал: "Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
37 Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно.
40 А там, где стих мой у меня возник,
Молитва не служила искупленьем,
И звук ее небес бы не достиг.
43 Но не смущайся тягостным сомненьем:
Спроси у той, которая прольет
Свет между истиной и разуменьем.
46 Ты понял ли, не знаю: речь идет
О Беатриче. Там, на выси горной,
Она с улыбкой, радостная, ждет".
49 И я: "Идем же поступью проворной;
Уже и сам я меньше утомлен,
А видишь - склон оделся тенью черной".
52 "Сегодня мы пройдем, - ответил он, -
Как можно больше; много - не придется,
И этим ты напрасно обольщен.
55 Пока взойдешь, не раз еще вернется
Тот, кто сейчас уже горой закрыт,
Так что и луч вокруг тебя не рвется.
58 Но видишь - там какой-то дух сидит,
Совсем один, взирая к нам безгласно;
Он скажет нам, где краткий путь лежит".
61 Мы шли к нему. Как гордо и бесстрастно
Ты ждал, ломбардский дух, и лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
64 Он про себя таил свои слова,
Нас, на него идущих озирая
С осанкой отдыхающего льва.
67 Вождь подошел к нему узнать, какая
Удобнее дорога к вышине;
Но он, на эту речь не отвечая -
70 Спросил о нашей жизни и стране.
Чуть "Мантуя..." успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине,
73 Встал, и уста его проговорили:
"О мантуанец, я же твой земляк,
Сорделло!" И они объятья слили.
76 Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!
79 Здесь доблестной душе довольно было
Лишь звук услышать милой стороны,
Чтобы она сородича почтила;
82 А у тебя не могут без войны
Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.
85 Тебе, несчастной, стоит оглянуться
На берега твои и города:
Где мирные обители найдутся?
88 К чему тебе подправил повода
Юстиниан, когда седло пустует?
Безуздой, меньше было бы стыда.
91 О вы, кому молиться долженствует,
Так чтобы Кесарь не слезал с седла,
Как вам господне слово указует, -
94 Вы видите, как эта лошадь зла,
Уже не укрощаемая шпорой
С тех пор, как вы взялись за удила?
97 И ты, Альберт немецкий, ты, который
Был должен утвердиться в стременах,
А дал ей одичать, - да грянут скорой
100 И правой карой звезды в небесах
На кровь твою, как ни на чью доселе,
Чтоб твой преемник ведал вечный страх!
103 Затем что ты и твой отец терпели,
Чтобы пустынней стал имперский сад,
А сами, сидя дома, богатели.
106 Приди, беспечный, кинуть только взгляд:
Мональди, Филиппески, Каппеллетти,
Монтекки, - те в слезах, а те дрожат!
109 Приди, взгляни на знать свою, на эти
Насилия, которые мы зрим,
На Сантафьор во мраке лихолетий!
112 Приди, взгляни, как сетует твой Рим,
Вдова, в слезах зовущая супруга:
"Я Кесарем покинута моим!"
115 Приди, взгляни, как любят все друг друга!
И, если нас тебе не жаль, приди
Хоть устыдиться нашего недуга!
118 И, если смею, о верховный Дий,
За род людской казненный казнью крестной,
Свой правый взор от нас не отводи!
121 Или, быть может, в глубине чудесной
Твоих судеб ты нам готовишь клад
Великой радости, для нас безвестной?
124 Ведь города Италии кишат
Тиранами, и в образе клеврета
Любой мужик пролезть в Марцеллы рад.
127 Флоренция моя, тебя все это
Касаться не должно, ты - вдалеке,
В твоем народе каждый - муж совета!
130 У многих правда - в сердце, в тайнике,
Но необдуманно стрельнуть - боятся;
А у твоих она на языке
133 Иные общим делом тяготятся;
А твой народ, участливый к нему,
Кричит незваный: "Я согласен взяться!"
136 Ликуй же ныне, ибо есть чему:
Ты мирна, ты разумна, ты богата!
А что я прав, то видно по всему.
139 И Спарта, и Афины, где когда-то
Гражданской правды занялась заря,
Перед тобою - малые ребята:
142 Тончайшие уставы мастеря,
Ты в октябре примеришь их, бывало,
И сносишь к середине ноября.
145 За краткий срок ты сколько раз меняла
Законы, деньги, весь уклад и чин
И собственное тело обновляла!
148 Опомнившись хотя б на миг один,
Поймешь сама, что ты - как та больная,
Которая не спит среди перин,
151 Ворочаясь и отдыха не зная.
То проигравший снова их берет
И мечет их один, в унылой злости;
4 Другого провожает весь народ;
Кто спереди зайдет, кто сзади тронет,
Кто сбоку за себя словцо ввернет.
7 А тот идет и только ухо клонит;
Подаст кому, - идти уже вольней,
И так он понемногу всех разгонит.
10 Таков был я в густой толпе теней,
Чье множество казалось превелико,
И, обещая, управлялся с ней.
13 Там аретинец был, чью жизнь так дико
Похитил Гин ди Такко; рядом был
В погоне утонувший; Федерико
16 Новелло, руки протянув, молил;
И с ним пизанец, некогда явивший
В незлобивом Марцукко столько сил;
19 Граф Орсо был средь них; был дух, твердивший,
Что он враждой и завистью убит,
Его безвинно с телом разлучившей, -
22 Пьер де ла Бросс; брабантка пусть спешит,
Пока жива, с молитвами своими,
Не то похуже стадо ей грозит.
25 Когда я, наконец, расстался с ними,
Просившими, чтобы просил другой,
Дабы скорей им сделаться святыми,
28 Я начал так: "Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой;
31 А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?"
34 Он отвечал: "Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
37 Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно.
40 А там, где стих мой у меня возник,
Молитва не служила искупленьем,
И звук ее небес бы не достиг.
43 Но не смущайся тягостным сомненьем:
Спроси у той, которая прольет
Свет между истиной и разуменьем.
46 Ты понял ли, не знаю: речь идет
О Беатриче. Там, на выси горной,
Она с улыбкой, радостная, ждет".
49 И я: "Идем же поступью проворной;
Уже и сам я меньше утомлен,
А видишь - склон оделся тенью черной".
52 "Сегодня мы пройдем, - ответил он, -
Как можно больше; много - не придется,
И этим ты напрасно обольщен.
55 Пока взойдешь, не раз еще вернется
Тот, кто сейчас уже горой закрыт,
Так что и луч вокруг тебя не рвется.
58 Но видишь - там какой-то дух сидит,
Совсем один, взирая к нам безгласно;
Он скажет нам, где краткий путь лежит".
61 Мы шли к нему. Как гордо и бесстрастно
Ты ждал, ломбардский дух, и лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
64 Он про себя таил свои слова,
Нас, на него идущих озирая
С осанкой отдыхающего льва.
67 Вождь подошел к нему узнать, какая
Удобнее дорога к вышине;
Но он, на эту речь не отвечая -
70 Спросил о нашей жизни и стране.
Чуть "Мантуя..." успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине,
73 Встал, и уста его проговорили:
"О мантуанец, я же твой земляк,
Сорделло!" И они объятья слили.
76 Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!
79 Здесь доблестной душе довольно было
Лишь звук услышать милой стороны,
Чтобы она сородича почтила;
82 А у тебя не могут без войны
Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.
85 Тебе, несчастной, стоит оглянуться
На берега твои и города:
Где мирные обители найдутся?
88 К чему тебе подправил повода
Юстиниан, когда седло пустует?
Безуздой, меньше было бы стыда.
91 О вы, кому молиться долженствует,
Так чтобы Кесарь не слезал с седла,
Как вам господне слово указует, -
94 Вы видите, как эта лошадь зла,
Уже не укрощаемая шпорой
С тех пор, как вы взялись за удила?
97 И ты, Альберт немецкий, ты, который
Был должен утвердиться в стременах,
А дал ей одичать, - да грянут скорой
100 И правой карой звезды в небесах
На кровь твою, как ни на чью доселе,
Чтоб твой преемник ведал вечный страх!
103 Затем что ты и твой отец терпели,
Чтобы пустынней стал имперский сад,
А сами, сидя дома, богатели.
106 Приди, беспечный, кинуть только взгляд:
Мональди, Филиппески, Каппеллетти,
Монтекки, - те в слезах, а те дрожат!
109 Приди, взгляни на знать свою, на эти
Насилия, которые мы зрим,
На Сантафьор во мраке лихолетий!
112 Приди, взгляни, как сетует твой Рим,
Вдова, в слезах зовущая супруга:
"Я Кесарем покинута моим!"
115 Приди, взгляни, как любят все друг друга!
И, если нас тебе не жаль, приди
Хоть устыдиться нашего недуга!
118 И, если смею, о верховный Дий,
За род людской казненный казнью крестной,
Свой правый взор от нас не отводи!
121 Или, быть может, в глубине чудесной
Твоих судеб ты нам готовишь клад
Великой радости, для нас безвестной?
124 Ведь города Италии кишат
Тиранами, и в образе клеврета
Любой мужик пролезть в Марцеллы рад.
127 Флоренция моя, тебя все это
Касаться не должно, ты - вдалеке,
В твоем народе каждый - муж совета!
130 У многих правда - в сердце, в тайнике,
Но необдуманно стрельнуть - боятся;
А у твоих она на языке
133 Иные общим делом тяготятся;
А твой народ, участливый к нему,
Кричит незваный: "Я согласен взяться!"
136 Ликуй же ныне, ибо есть чему:
Ты мирна, ты разумна, ты богата!
А что я прав, то видно по всему.
139 И Спарта, и Афины, где когда-то
Гражданской правды занялась заря,
Перед тобою - малые ребята:
142 Тончайшие уставы мастеря,
Ты в октябре примеришь их, бывало,
И сносишь к середине ноября.
145 За краткий срок ты сколько раз меняла
Законы, деньги, весь уклад и чин
И собственное тело обновляла!
148 Опомнившись хотя б на миг один,
Поймешь сама, что ты - как та больная,
Которая не спит среди перин,
151 Ворочаясь и отдыха не зная.
ENGLISH (Mandelbaum)
When dicing’s done and players separate,
the loser’s left alone, disconsolate—
rehearsing what he’d thrown, he sadly learns;
all of the crowd surrounds the one who won—
one goes in front, and one tugs at his back,
and at his side one asks to be remembered;
he does not halt but listens to them all;
and when he gives them something, they desist;
and so he can fend off the pressing throng.
And I, in that persistent pack, was such:
this way and that, I turned my face to them
and, making promises, escaped their clutch.
There was the Aretine who met his death
beneath Ghino di Tacco’s bestial hands,
and one who drowned when, in pursuit, he ran.
There, with his outstretched hands, was Federigo
Novello, praying, and the Pisan who
made good Marzucco show his fortitude.
I saw Count Orso, and I saw the soul
cleft from its body out of spite and envy—
not, so it said, because it had been guilty—
I mean Pier de la Brosse (and may the Lady
of Brabant, while she’s still in this world, watch
her ways—or end among a sadder flock).
As soon as I was free from all those shades
who always pray for others’ prayers for them,
so as to reach their blessed state more quickly,
I started: “O my light, it seems to me
that in one passage you deny expressly
that prayer can bend the rule of Heaven, yet
these people pray precisely for that end.
Is their hope, therefore, only emptiness,
or have I not read clearly what you said?”
And he to me: “My text is plain enough,
and yet their hope is not delusive if
one scrutinizes it with sober wit;
the peak of justice is not lowered when
the fire of love accomplishes in one
instant the expiation owed by all
who dwell here; for where I asserted this—
that prayers could not mend their fault—I spoke
of prayers without a passageway to God.
But in a quandary so deep, do not
conclude with me, but wait for word that she,
the light between your mind and truth, will speak—
lest you misunderstand, the she I mean
is Beatrice; upon this mountain’s peak,
there you shall see her smiling joyously.”
And I: “Lord, let us move ahead more quickly,
for now I am less weary than before;
and—you can see—the slope now casts a shadow.”
“As long as it is day, we’ll make as much
headway as possible,” he answered; “but
our climb won’t be as rapid as you thought.
You will not reach the peak before you see
the sun returning: now he hides behind
the hills—you cannot interrupt his light.
But see—beyond—a soul who is completely
apart, and seated, looking toward us; he
will show us where to climb most speedily.”
We came to him. O Lombard soul, what pride
and what disdain were in your stance! Your eyes
moved with such dignity, such gravity!
He said no thing to us but let us pass,
his eyes intent upon us only as
a lion watches when it is at rest.
Yet Virgil made his way to him, appealing
to him to show us how we’d best ascend;
and he did not reply to that request,
but asked us what our country was and who
we were, at which my gentle guide began
“Mantua”—and that spirit, who had been
so solitary, rose from his position,
saying:”O Mantuan, I am Sordello,
from your own land!” And each embraced the other.
Ah, abject Italy, you inn of sorrows,
you ship without a helmsman in harsh seas,
no queen of provinces but of bordellos!
That noble soul had such enthusiasm:
his city’s sweet name was enough for him
to welcome—there—his fellow—citizen;
But those who are alive within you now
can’t live without their warring—even those
whom one same wall and one same moat enclose
gnaw at each other. Squalid Italy,
search round your shores and then look inland—see
if any part of you delight in peace.
What use was there in a Justinian’s
mending your bridle, when the saddle’s empty?
Indeed, were there no reins, your shame were less.
Ah you—who if you understood what God
ordained, would then attend to things devout
and in the saddle surely would allow
Caesar to sit—see how this beast turns fierce
because there are no spurs that would correct it,
since you have laid your hands upon the bit!
O German Albert, you who have abandoned
that steed become recalcitrant and savage,
you who should ride astride its saddlebows—
upon your blood may the just judgment of
the stars descend with signs so strange and plain
that your successor has to feel its terror!
For both you and your father, in your greed
for lands that lay more close at hand, allowed
the garden of the Empire to be gutted.
Come—you who pay no heed—do come and see
Montecchi, Cappelletti, sad already,
and, filled with fear, Monaldi, Filippeschi.
Come, cruel one, come see the tribulation
of your nobility and heal their hurts;
see how disconsolate is Santafior!
Come, see your Rome who, widowed and alone,
weeps bitterly; both day and night, she moans:
“My Caesar, why are you not at my side?”
Come, see how much your people love each other!
And if no pity for us moves you, may
shame for your own repute move you to act.
And if I am allowed, o highest Jove,
to ask: You who on earth were crucified
for us—have You turned elsewhere Your just eyes?
Or are You, in Your judgment’s depth, devising
a good that we cannot foresee, completely
dissevered from our way of understanding?
For all the towns of Italy are full
of tyrants, and each townsman who becomes
a partisan is soon a new Marcellus.
My Florence, you indeed may be content
that this digression would leave you exempt:
your people’s strivings spare you this lament.
Others have justice in their hearts, and thought
is slow to let it fly off from their bow;
but your folk keep it ready—on their lips.
Others refuse the weight of public service;
whereas your people—eagerly—respond,
even unasked, and shout: “I’ll take it on.”
You might be happy now, for you have cause!
You with your riches, peace, judiciousness!
If I speak truly, facts won’t prove me wrong.
Compared to you, Athens and Lacedaemon,
though civil cities, with their ancient laws,
had merely sketched the life of righteousness;
for you devise provisions so ingenious—
whatever threads October sees you spin,
when mid—November comes, will be unspun.
How often, in the time you can remember,
have you changed laws and coinage, offices
and customs, and revised your citizens!
And if your memory has some clarity,
then you will see yourself like that sick woman
who finds no rest upon her feather—bed,
but, turning, tossing, tries to ease her pain.
the loser’s left alone, disconsolate—
rehearsing what he’d thrown, he sadly learns;
all of the crowd surrounds the one who won—
one goes in front, and one tugs at his back,
and at his side one asks to be remembered;
he does not halt but listens to them all;
and when he gives them something, they desist;
and so he can fend off the pressing throng.
And I, in that persistent pack, was such:
this way and that, I turned my face to them
and, making promises, escaped their clutch.
There was the Aretine who met his death
beneath Ghino di Tacco’s bestial hands,
and one who drowned when, in pursuit, he ran.
There, with his outstretched hands, was Federigo
Novello, praying, and the Pisan who
made good Marzucco show his fortitude.
I saw Count Orso, and I saw the soul
cleft from its body out of spite and envy—
not, so it said, because it had been guilty—
I mean Pier de la Brosse (and may the Lady
of Brabant, while she’s still in this world, watch
her ways—or end among a sadder flock).
As soon as I was free from all those shades
who always pray for others’ prayers for them,
so as to reach their blessed state more quickly,
I started: “O my light, it seems to me
that in one passage you deny expressly
that prayer can bend the rule of Heaven, yet
these people pray precisely for that end.
Is their hope, therefore, only emptiness,
or have I not read clearly what you said?”
And he to me: “My text is plain enough,
and yet their hope is not delusive if
one scrutinizes it with sober wit;
the peak of justice is not lowered when
the fire of love accomplishes in one
instant the expiation owed by all
who dwell here; for where I asserted this—
that prayers could not mend their fault—I spoke
of prayers without a passageway to God.
But in a quandary so deep, do not
conclude with me, but wait for word that she,
the light between your mind and truth, will speak—
lest you misunderstand, the she I mean
is Beatrice; upon this mountain’s peak,
there you shall see her smiling joyously.”
And I: “Lord, let us move ahead more quickly,
for now I am less weary than before;
and—you can see—the slope now casts a shadow.”
“As long as it is day, we’ll make as much
headway as possible,” he answered; “but
our climb won’t be as rapid as you thought.
You will not reach the peak before you see
the sun returning: now he hides behind
the hills—you cannot interrupt his light.
But see—beyond—a soul who is completely
apart, and seated, looking toward us; he
will show us where to climb most speedily.”
We came to him. O Lombard soul, what pride
and what disdain were in your stance! Your eyes
moved with such dignity, such gravity!
He said no thing to us but let us pass,
his eyes intent upon us only as
a lion watches when it is at rest.
Yet Virgil made his way to him, appealing
to him to show us how we’d best ascend;
and he did not reply to that request,
but asked us what our country was and who
we were, at which my gentle guide began
“Mantua”—and that spirit, who had been
so solitary, rose from his position,
saying:”O Mantuan, I am Sordello,
from your own land!” And each embraced the other.
Ah, abject Italy, you inn of sorrows,
you ship without a helmsman in harsh seas,
no queen of provinces but of bordellos!
That noble soul had such enthusiasm:
his city’s sweet name was enough for him
to welcome—there—his fellow—citizen;
But those who are alive within you now
can’t live without their warring—even those
whom one same wall and one same moat enclose
gnaw at each other. Squalid Italy,
search round your shores and then look inland—see
if any part of you delight in peace.
What use was there in a Justinian’s
mending your bridle, when the saddle’s empty?
Indeed, were there no reins, your shame were less.
Ah you—who if you understood what God
ordained, would then attend to things devout
and in the saddle surely would allow
Caesar to sit—see how this beast turns fierce
because there are no spurs that would correct it,
since you have laid your hands upon the bit!
O German Albert, you who have abandoned
that steed become recalcitrant and savage,
you who should ride astride its saddlebows—
upon your blood may the just judgment of
the stars descend with signs so strange and plain
that your successor has to feel its terror!
For both you and your father, in your greed
for lands that lay more close at hand, allowed
the garden of the Empire to be gutted.
Come—you who pay no heed—do come and see
Montecchi, Cappelletti, sad already,
and, filled with fear, Monaldi, Filippeschi.
Come, cruel one, come see the tribulation
of your nobility and heal their hurts;
see how disconsolate is Santafior!
Come, see your Rome who, widowed and alone,
weeps bitterly; both day and night, she moans:
“My Caesar, why are you not at my side?”
Come, see how much your people love each other!
And if no pity for us moves you, may
shame for your own repute move you to act.
And if I am allowed, o highest Jove,
to ask: You who on earth were crucified
for us—have You turned elsewhere Your just eyes?
Or are You, in Your judgment’s depth, devising
a good that we cannot foresee, completely
dissevered from our way of understanding?
For all the towns of Italy are full
of tyrants, and each townsman who becomes
a partisan is soon a new Marcellus.
My Florence, you indeed may be content
that this digression would leave you exempt:
your people’s strivings spare you this lament.
Others have justice in their hearts, and thought
is slow to let it fly off from their bow;
but your folk keep it ready—on their lips.
Others refuse the weight of public service;
whereas your people—eagerly—respond,
even unasked, and shout: “I’ll take it on.”
You might be happy now, for you have cause!
You with your riches, peace, judiciousness!
If I speak truly, facts won’t prove me wrong.
Compared to you, Athens and Lacedaemon,
though civil cities, with their ancient laws,
had merely sketched the life of righteousness;
for you devise provisions so ingenious—
whatever threads October sees you spin,
when mid—November comes, will be unspun.
How often, in the time you can remember,
have you changed laws and coinage, offices
and customs, and revised your citizens!
And if your memory has some clarity,
then you will see yourself like that sick woman
who finds no rest upon her feather—bed,
but, turning, tossing, tries to ease her pain.
1 Quando si parte il gioco de la zara,
2 colui che perde si riman dolente,
3 repetendo le volte, e tristo impara;
4 con l’altro se ne va tutta la gente;
5 qual va dinanzi, e qual di dietro il prende,
6 e qual dallato li si reca a mente;
7 el non s’arresta, e questo e quello intende;
8 a cui porge la man, più non fa pressa;
9 e così da la calca si difende.
10 Tal era io in quella turba spessa,
11 volgendo a loro, e qua e là, la faccia,
12 e promettendo mi sciogliea da essa.
13 Quiv’ era l’Aretin che da le braccia
14 fiere di Ghin di Tacco ebbe la morte,
15 e l’altro ch’annegò correndo in caccia.
16 Quivi pregava con le mani sporte
17 Federigo Novello, e quel da Pisa
18 che fé parer lo buon Marzucco forte.
19 Vidi conte Orso e l’anima divisa
20 dal corpo suo per astio e per inveggia,
21 com’ e’ dicea, non per colpa commisa;
22 Pier da la Broccia dico; e qui proveggia,
23 mentr’ è di qua, la donna di Brabante,
24 sì che però non sia di peggior greggia.
25 Come libero fui da tutte quante
26 quell’ ombre che pregar pur ch’altri prieghi,
27 sì che s’avacci lor divenir sante,
28 io cominciai: «El par che tu mi nieghi,
29 o luce mia, espresso in alcun testo
30 che decreto del cielo orazion pieghi;
31 e questa gente prega pur di questo:
32 sarebbe dunque loro speme vana,
33 o non m’è ’l detto tuo ben manifesto?».
34 Ed elli a me: «La mia scrittura è piana;
35 e la speranza di costor non falla,
36 se ben si guarda con la mente sana;
37 ché cima di giudicio non s’avvalla
38 perché foco d’amor compia in un punto
39 ciò che de’ sodisfar chi qui s’astalla;
40 e là dov’ io fermai cotesto punto,
41 non s’ammendava, per pregar, difetto,
42 perché ’l priego da Dio era disgiunto.
43 Veramente a così alto sospetto
44 non ti fermar, se quella nol ti dice
45 che lume fia tra ’l vero e lo ’ntelletto.
46 Non so se ’ntendi: io dico di Beatrice;
47 tu la vedrai di sopra, in su la vetta
48 di questo monte, ridere e felice».
49 E io: «Segnore, andiamo a maggior fretta,
50 ché già non m’affatico come dianzi,
51 e vedi omai che ’l poggio l’ombra getta».
52 «Noi anderem con questo giorno innanzi»,
53 rispuose, «quanto più potremo omai;
54 ma ’l fatto è d’altra forma che non stanzi.
55 Prima che sie là sù, tornar vedrai
56 colui che già si cuopre de la costa,
57 sì che ’ suoi raggi tu romper non fai.
58 Ma vedi là un’anima che, posta
59 sola soletta, inverso noi riguarda:
60 quella ne ’nsegnerà la via più tosta».
61 Venimmo a lei: o anima lombarda,
62 come ti stavi altera e disdegnosa
63 e nel mover de li occhi onesta e tarda!
64 Ella non ci dicëa alcuna cosa,
65 ma lasciavane gir, solo sguardando
66 a guisa di leon quando si posa.
67 Pur Virgilio si trasse a lei, pregando
68 che ne mostrasse la miglior salita;
69 e quella non rispuose al suo dimando,
70 ma di nostro paese e de la vita
71 ci ’nchiese; e ’l dolce duca incominciava
72 «Mantüa…», e l’ombra, tutta in sé romita,
73 surse ver’ lui del loco ove pria stava,
74 dicendo: «O Mantoano, io son Sordello
75 de la tua terra!»; e l’un l’altro abbracciava.
76 Ahi serva Italia, di dolore ostello,
77 nave sanza nocchiere in gran tempesta,
78 non donna di province, ma bordello!
79 Quell’ anima gentil fu così presta,
80 sol per lo dolce suon de la sua terra,
81 di fare al cittadin suo quivi festa;
82 e ora in te non stanno sanza guerra
83 li vivi tuoi, e l’un l’altro si rode
84 di quei ch’un muro e una fossa serra.
85 Cerca, misera, intorno da le prode
86 le tue marine, e poi ti guarda in seno,
87 s’alcuna parte in te di pace gode.
88 Che val perché ti racconciasse il freno
89 Iustinïano, se la sella è vòta?
90 Sanz’ esso fora la vergogna meno.
91 Ahi gente che dovresti esser devota,
92 e lasciar seder Cesare in la sella,
93 se bene intendi ciò che Dio ti nota,
94 guarda come esta fiera è fatta fella
95 per non esser corretta da li sproni,
96 poi che ponesti mano a la predella.
97 O Alberto tedesco ch’abbandoni
98 costei ch’è fatta indomita e selvaggia,
99 e dovresti inforcar li suoi arcioni,
100 giusto giudicio da le stelle caggia
101 sovra ’l tuo sangue, e sia novo e aperto,
102 tal che ’l tuo successor temenza n’aggia!
103 Ch’avete tu e ’l tuo padre sofferto,
104 per cupidigia di costà distretti,
105 che ’l giardin de lo ’mperio sia diserto.
106 Vieni a veder Montecchi e Cappelletti,
107 Monaldi e Filippeschi, uom sanza cura:
108 color già tristi, e questi con sospetti!
109 Vien, crudel, vieni, e vedi la pressura
110 d’i tuoi gentili, e cura lor magagne;
111 e vedrai Santafior com’ è oscura!
112 Vieni a veder la tua Roma che piagne
113 vedova e sola, e dì e notte chiama:
114 «Cesare mio, perché non m’accompagne?».
115 Vieni a veder la gente quanto s’ama!
116 e se nulla di noi pietà ti move,
117 a vergognar ti vien de la tua fama.
118 E se licito m’è, o sommo Giove
119 che fosti in terra per noi crucifisso,
120 son li giusti occhi tuoi rivolti altrove?
121 O è preparazion che ne l’abisso
122 del tuo consiglio fai per alcun bene
123 in tutto de l’accorger nostro scisso?
124 Ché le città d’ Italia tutte piene
125 son di tiranni, e un Marcel diventa
126 ogne villan che parteggiando viene.
127 Fiorenza mia, ben puoi esser contenta
128 di questa digression che non ti tocca,
129 mercé del popol tuo che si argomenta.
130 Molti han giustizia in cuore, e tardi scocca
131 per non venir sanza consiglio a l’arco;
132 ma il popol tuo l’ha in sommo de la bocca.
133 Molti rifiutan lo comune incarco;
134 ma il popol tuo solicito risponde
135 sanza chiamare, e grida: «I’ mi sobbarco!».
136 Or ti fa lieta, ché tu hai ben onde:
137 tu ricca, tu con pace, e tu con senno!
138 S’io dico ’l ver, l’effetto nol nasconde.
139 Atene e Lacedemona, che fenno
140 l’antiche leggi e furon sì civili,
141 fecero al viver bene un picciol cenno
142 verso di te, che fai tanto sottili
143 provedimenti, ch’a mezzo novembre
144 non giugne quel che tu d’ottobre fili.
145 Quante volte, del tempo che rimembre,
146 legge, moneta, officio e costume
147 hai tu mutato e rinovate membre!
148 E se ben ti ricordi e vedi lume,
149 vedrai te somigliante a quella inferma
150 che non può trovar posa in su le piume,
151 ma con dar volta suo dolore scherma.
2 colui che perde si riman dolente,
3 repetendo le volte, e tristo impara;
4 con l’altro se ne va tutta la gente;
5 qual va dinanzi, e qual di dietro il prende,
6 e qual dallato li si reca a mente;
7 el non s’arresta, e questo e quello intende;
8 a cui porge la man, più non fa pressa;
9 e così da la calca si difende.
10 Tal era io in quella turba spessa,
11 volgendo a loro, e qua e là, la faccia,
12 e promettendo mi sciogliea da essa.
13 Quiv’ era l’Aretin che da le braccia
14 fiere di Ghin di Tacco ebbe la morte,
15 e l’altro ch’annegò correndo in caccia.
16 Quivi pregava con le mani sporte
17 Federigo Novello, e quel da Pisa
18 che fé parer lo buon Marzucco forte.
19 Vidi conte Orso e l’anima divisa
20 dal corpo suo per astio e per inveggia,
21 com’ e’ dicea, non per colpa commisa;
22 Pier da la Broccia dico; e qui proveggia,
23 mentr’ è di qua, la donna di Brabante,
24 sì che però non sia di peggior greggia.
25 Come libero fui da tutte quante
26 quell’ ombre che pregar pur ch’altri prieghi,
27 sì che s’avacci lor divenir sante,
28 io cominciai: «El par che tu mi nieghi,
29 o luce mia, espresso in alcun testo
30 che decreto del cielo orazion pieghi;
31 e questa gente prega pur di questo:
32 sarebbe dunque loro speme vana,
33 o non m’è ’l detto tuo ben manifesto?».
34 Ed elli a me: «La mia scrittura è piana;
35 e la speranza di costor non falla,
36 se ben si guarda con la mente sana;
37 ché cima di giudicio non s’avvalla
38 perché foco d’amor compia in un punto
39 ciò che de’ sodisfar chi qui s’astalla;
40 e là dov’ io fermai cotesto punto,
41 non s’ammendava, per pregar, difetto,
42 perché ’l priego da Dio era disgiunto.
43 Veramente a così alto sospetto
44 non ti fermar, se quella nol ti dice
45 che lume fia tra ’l vero e lo ’ntelletto.
46 Non so se ’ntendi: io dico di Beatrice;
47 tu la vedrai di sopra, in su la vetta
48 di questo monte, ridere e felice».
49 E io: «Segnore, andiamo a maggior fretta,
50 ché già non m’affatico come dianzi,
51 e vedi omai che ’l poggio l’ombra getta».
52 «Noi anderem con questo giorno innanzi»,
53 rispuose, «quanto più potremo omai;
54 ma ’l fatto è d’altra forma che non stanzi.
55 Prima che sie là sù, tornar vedrai
56 colui che già si cuopre de la costa,
57 sì che ’ suoi raggi tu romper non fai.
58 Ma vedi là un’anima che, posta
59 sola soletta, inverso noi riguarda:
60 quella ne ’nsegnerà la via più tosta».
61 Venimmo a lei: o anima lombarda,
62 come ti stavi altera e disdegnosa
63 e nel mover de li occhi onesta e tarda!
64 Ella non ci dicëa alcuna cosa,
65 ma lasciavane gir, solo sguardando
66 a guisa di leon quando si posa.
67 Pur Virgilio si trasse a lei, pregando
68 che ne mostrasse la miglior salita;
69 e quella non rispuose al suo dimando,
70 ma di nostro paese e de la vita
71 ci ’nchiese; e ’l dolce duca incominciava
72 «Mantüa…», e l’ombra, tutta in sé romita,
73 surse ver’ lui del loco ove pria stava,
74 dicendo: «O Mantoano, io son Sordello
75 de la tua terra!»; e l’un l’altro abbracciava.
76 Ahi serva Italia, di dolore ostello,
77 nave sanza nocchiere in gran tempesta,
78 non donna di province, ma bordello!
79 Quell’ anima gentil fu così presta,
80 sol per lo dolce suon de la sua terra,
81 di fare al cittadin suo quivi festa;
82 e ora in te non stanno sanza guerra
83 li vivi tuoi, e l’un l’altro si rode
84 di quei ch’un muro e una fossa serra.
85 Cerca, misera, intorno da le prode
86 le tue marine, e poi ti guarda in seno,
87 s’alcuna parte in te di pace gode.
88 Che val perché ti racconciasse il freno
89 Iustinïano, se la sella è vòta?
90 Sanz’ esso fora la vergogna meno.
91 Ahi gente che dovresti esser devota,
92 e lasciar seder Cesare in la sella,
93 se bene intendi ciò che Dio ti nota,
94 guarda come esta fiera è fatta fella
95 per non esser corretta da li sproni,
96 poi che ponesti mano a la predella.
97 O Alberto tedesco ch’abbandoni
98 costei ch’è fatta indomita e selvaggia,
99 e dovresti inforcar li suoi arcioni,
100 giusto giudicio da le stelle caggia
101 sovra ’l tuo sangue, e sia novo e aperto,
102 tal che ’l tuo successor temenza n’aggia!
103 Ch’avete tu e ’l tuo padre sofferto,
104 per cupidigia di costà distretti,
105 che ’l giardin de lo ’mperio sia diserto.
106 Vieni a veder Montecchi e Cappelletti,
107 Monaldi e Filippeschi, uom sanza cura:
108 color già tristi, e questi con sospetti!
109 Vien, crudel, vieni, e vedi la pressura
110 d’i tuoi gentili, e cura lor magagne;
111 e vedrai Santafior com’ è oscura!
112 Vieni a veder la tua Roma che piagne
113 vedova e sola, e dì e notte chiama:
114 «Cesare mio, perché non m’accompagne?».
115 Vieni a veder la gente quanto s’ama!
116 e se nulla di noi pietà ti move,
117 a vergognar ti vien de la tua fama.
118 E se licito m’è, o sommo Giove
119 che fosti in terra per noi crucifisso,
120 son li giusti occhi tuoi rivolti altrove?
121 O è preparazion che ne l’abisso
122 del tuo consiglio fai per alcun bene
123 in tutto de l’accorger nostro scisso?
124 Ché le città d’ Italia tutte piene
125 son di tiranni, e un Marcel diventa
126 ogne villan che parteggiando viene.
127 Fiorenza mia, ben puoi esser contenta
128 di questa digression che non ti tocca,
129 mercé del popol tuo che si argomenta.
130 Molti han giustizia in cuore, e tardi scocca
131 per non venir sanza consiglio a l’arco;
132 ma il popol tuo l’ha in sommo de la bocca.
133 Molti rifiutan lo comune incarco;
134 ma il popol tuo solicito risponde
135 sanza chiamare, e grida: «I’ mi sobbarco!».
136 Or ti fa lieta, ché tu hai ben onde:
137 tu ricca, tu con pace, e tu con senno!
138 S’io dico ’l ver, l’effetto nol nasconde.
139 Atene e Lacedemona, che fenno
140 l’antiche leggi e furon sì civili,
141 fecero al viver bene un picciol cenno
142 verso di te, che fai tanto sottili
143 provedimenti, ch’a mezzo novembre
144 non giugne quel che tu d’ottobre fili.
145 Quante volte, del tempo che rimembre,
146 legge, moneta, officio e costume
147 hai tu mutato e rinovate membre!
148 E se ben ti ricordi e vedi lume,
149 vedrai te somigliante a quella inferma
150 che non può trovar posa in su le piume,
151 ma con dar volta suo dolore scherma.
1 Когда кончается игра в три кости,
То проигравший снова их берет
И мечет их один, в унылой злости;
4 Другого провожает весь народ;
Кто спереди зайдет, кто сзади тронет,
Кто сбоку за себя словцо ввернет.
7 А тот идет и только ухо клонит;
Подаст кому, - идти уже вольней,
И так он понемногу всех разгонит.
10 Таков был я в густой толпе теней,
Чье множество казалось превелико,
И, обещая, управлялся с ней.
13 Там аретинец был, чью жизнь так дико
Похитил Гин ди Такко; рядом был
В погоне утонувший; Федерико
16 Новелло, руки протянув, молил;
И с ним пизанец, некогда явивший
В незлобивом Марцукко столько сил;
19 Граф Орсо был средь них; был дух, твердивший,
Что он враждой и завистью убит,
Его безвинно с телом разлучившей, -
22 Пьер де ла Бросс; брабантка пусть спешит,
Пока жива, с молитвами своими,
Не то похуже стадо ей грозит.
25 Когда я, наконец, расстался с ними,
Просившими, чтобы просил другой,
Дабы скорей им сделаться святыми,
28 Я начал так: "Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой;
31 А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?"
34 Он отвечал: "Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
37 Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно.
40 А там, где стих мой у меня возник,
Молитва не служила искупленьем,
И звук ее небес бы не достиг.
43 Но не смущайся тягостным сомненьем:
Спроси у той, которая прольет
Свет между истиной и разуменьем.
46 Ты понял ли, не знаю: речь идет
О Беатриче. Там, на выси горной,
Она с улыбкой, радостная, ждет".
49 И я: "Идем же поступью проворной;
Уже и сам я меньше утомлен,
А видишь - склон оделся тенью черной".
52 "Сегодня мы пройдем, - ответил он, -
Как можно больше; много - не придется,
И этим ты напрасно обольщен.
55 Пока взойдешь, не раз еще вернется
Тот, кто сейчас уже горой закрыт,
Так что и луч вокруг тебя не рвется.
58 Но видишь - там какой-то дух сидит,
Совсем один, взирая к нам безгласно;
Он скажет нам, где краткий путь лежит".
61 Мы шли к нему. Как гордо и бесстрастно
Ты ждал, ломбардский дух, и лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
64 Он про себя таил свои слова,
Нас, на него идущих озирая
С осанкой отдыхающего льва.
67 Вождь подошел к нему узнать, какая
Удобнее дорога к вышине;
Но он, на эту речь не отвечая -
70 Спросил о нашей жизни и стране.
Чуть "Мантуя..." успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине,
73 Встал, и уста его проговорили:
"О мантуанец, я же твой земляк,
Сорделло!" И они объятья слили.
76 Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!
79 Здесь доблестной душе довольно было
Лишь звук услышать милой стороны,
Чтобы она сородича почтила;
82 А у тебя не могут без войны
Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.
85 Тебе, несчастной, стоит оглянуться
На берега твои и города:
Где мирные обители найдутся?
88 К чему тебе подправил повода
Юстиниан, когда седло пустует?
Безуздой, меньше было бы стыда.
91 О вы, кому молиться долженствует,
Так чтобы Кесарь не слезал с седла,
Как вам господне слово указует, -
94 Вы видите, как эта лошадь зла,
Уже не укрощаемая шпорой
С тех пор, как вы взялись за удила?
97 И ты, Альберт немецкий, ты, который
Был должен утвердиться в стременах,
А дал ей одичать, - да грянут скорой
100 И правой карой звезды в небесах
На кровь твою, как ни на чью доселе,
Чтоб твой преемник ведал вечный страх!
103 Затем что ты и твой отец терпели,
Чтобы пустынней стал имперский сад,
А сами, сидя дома, богатели.
106 Приди, беспечный, кинуть только взгляд:
Мональди, Филиппески, Каппеллетти,
Монтекки, - те в слезах, а те дрожат!
109 Приди, взгляни на знать свою, на эти
Насилия, которые мы зрим,
На Сантафьор во мраке лихолетий!
112 Приди, взгляни, как сетует твой Рим,
Вдова, в слезах зовущая супруга:
"Я Кесарем покинута моим!"
115 Приди, взгляни, как любят все друг друга!
И, если нас тебе не жаль, приди
Хоть устыдиться нашего недуга!
118 И, если смею, о верховный Дий,
За род людской казненный казнью крестной,
Свой правый взор от нас не отводи!
121 Или, быть может, в глубине чудесной
Твоих судеб ты нам готовишь клад
Великой радости, для нас безвестной?
124 Ведь города Италии кишат
Тиранами, и в образе клеврета
Любой мужик пролезть в Марцеллы рад.
127 Флоренция моя, тебя все это
Касаться не должно, ты - вдалеке,
В твоем народе каждый - муж совета!
130 У многих правда - в сердце, в тайнике,
Но необдуманно стрельнуть - боятся;
А у твоих она на языке
133 Иные общим делом тяготятся;
А твой народ, участливый к нему,
Кричит незваный: "Я согласен взяться!"
136 Ликуй же ныне, ибо есть чему:
Ты мирна, ты разумна, ты богата!
А что я прав, то видно по всему.
139 И Спарта, и Афины, где когда-то
Гражданской правды занялась заря,
Перед тобою - малые ребята:
142 Тончайшие уставы мастеря,
Ты в октябре примеришь их, бывало,
И сносишь к середине ноября.
145 За краткий срок ты сколько раз меняла
Законы, деньги, весь уклад и чин
И собственное тело обновляла!
148 Опомнившись хотя б на миг один,
Поймешь сама, что ты - как та больная,
Которая не спит среди перин,
151 Ворочаясь и отдыха не зная.
То проигравший снова их берет
И мечет их один, в унылой злости;
4 Другого провожает весь народ;
Кто спереди зайдет, кто сзади тронет,
Кто сбоку за себя словцо ввернет.
7 А тот идет и только ухо клонит;
Подаст кому, - идти уже вольней,
И так он понемногу всех разгонит.
10 Таков был я в густой толпе теней,
Чье множество казалось превелико,
И, обещая, управлялся с ней.
13 Там аретинец был, чью жизнь так дико
Похитил Гин ди Такко; рядом был
В погоне утонувший; Федерико
16 Новелло, руки протянув, молил;
И с ним пизанец, некогда явивший
В незлобивом Марцукко столько сил;
19 Граф Орсо был средь них; был дух, твердивший,
Что он враждой и завистью убит,
Его безвинно с телом разлучившей, -
22 Пьер де ла Бросс; брабантка пусть спешит,
Пока жива, с молитвами своими,
Не то похуже стадо ей грозит.
25 Когда я, наконец, расстался с ними,
Просившими, чтобы просил другой,
Дабы скорей им сделаться святыми,
28 Я начал так: "Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой;
31 А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?"
34 Он отвечал: "Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
37 Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно.
40 А там, где стих мой у меня возник,
Молитва не служила искупленьем,
И звук ее небес бы не достиг.
43 Но не смущайся тягостным сомненьем:
Спроси у той, которая прольет
Свет между истиной и разуменьем.
46 Ты понял ли, не знаю: речь идет
О Беатриче. Там, на выси горной,
Она с улыбкой, радостная, ждет".
49 И я: "Идем же поступью проворной;
Уже и сам я меньше утомлен,
А видишь - склон оделся тенью черной".
52 "Сегодня мы пройдем, - ответил он, -
Как можно больше; много - не придется,
И этим ты напрасно обольщен.
55 Пока взойдешь, не раз еще вернется
Тот, кто сейчас уже горой закрыт,
Так что и луч вокруг тебя не рвется.
58 Но видишь - там какой-то дух сидит,
Совсем один, взирая к нам безгласно;
Он скажет нам, где краткий путь лежит".
61 Мы шли к нему. Как гордо и бесстрастно
Ты ждал, ломбардский дух, и лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
64 Он про себя таил свои слова,
Нас, на него идущих озирая
С осанкой отдыхающего льва.
67 Вождь подошел к нему узнать, какая
Удобнее дорога к вышине;
Но он, на эту речь не отвечая -
70 Спросил о нашей жизни и стране.
Чуть "Мантуя..." успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине,
73 Встал, и уста его проговорили:
"О мантуанец, я же твой земляк,
Сорделло!" И они объятья слили.
76 Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!
79 Здесь доблестной душе довольно было
Лишь звук услышать милой стороны,
Чтобы она сородича почтила;
82 А у тебя не могут без войны
Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.
85 Тебе, несчастной, стоит оглянуться
На берега твои и города:
Где мирные обители найдутся?
88 К чему тебе подправил повода
Юстиниан, когда седло пустует?
Безуздой, меньше было бы стыда.
91 О вы, кому молиться долженствует,
Так чтобы Кесарь не слезал с седла,
Как вам господне слово указует, -
94 Вы видите, как эта лошадь зла,
Уже не укрощаемая шпорой
С тех пор, как вы взялись за удила?
97 И ты, Альберт немецкий, ты, который
Был должен утвердиться в стременах,
А дал ей одичать, - да грянут скорой
100 И правой карой звезды в небесах
На кровь твою, как ни на чью доселе,
Чтоб твой преемник ведал вечный страх!
103 Затем что ты и твой отец терпели,
Чтобы пустынней стал имперский сад,
А сами, сидя дома, богатели.
106 Приди, беспечный, кинуть только взгляд:
Мональди, Филиппески, Каппеллетти,
Монтекки, - те в слезах, а те дрожат!
109 Приди, взгляни на знать свою, на эти
Насилия, которые мы зрим,
На Сантафьор во мраке лихолетий!
112 Приди, взгляни, как сетует твой Рим,
Вдова, в слезах зовущая супруга:
"Я Кесарем покинута моим!"
115 Приди, взгляни, как любят все друг друга!
И, если нас тебе не жаль, приди
Хоть устыдиться нашего недуга!
118 И, если смею, о верховный Дий,
За род людской казненный казнью крестной,
Свой правый взор от нас не отводи!
121 Или, быть может, в глубине чудесной
Твоих судеб ты нам готовишь клад
Великой радости, для нас безвестной?
124 Ведь города Италии кишат
Тиранами, и в образе клеврета
Любой мужик пролезть в Марцеллы рад.
127 Флоренция моя, тебя все это
Касаться не должно, ты - вдалеке,
В твоем народе каждый - муж совета!
130 У многих правда - в сердце, в тайнике,
Но необдуманно стрельнуть - боятся;
А у твоих она на языке
133 Иные общим делом тяготятся;
А твой народ, участливый к нему,
Кричит незваный: "Я согласен взяться!"
136 Ликуй же ныне, ибо есть чему:
Ты мирна, ты разумна, ты богата!
А что я прав, то видно по всему.
139 И Спарта, и Афины, где когда-то
Гражданской правды занялась заря,
Перед тобою - малые ребята:
142 Тончайшие уставы мастеря,
Ты в октябре примеришь их, бывало,
И сносишь к середине ноября.
145 За краткий срок ты сколько раз меняла
Законы, деньги, весь уклад и чин
И собственное тело обновляла!
148 Опомнившись хотя б на миг один,
Поймешь сама, что ты - как та больная,
Которая не спит среди перин,
151 Ворочаясь и отдыха не зная.
When dicing’s done and players separate,
the loser’s left alone, disconsolate—
rehearsing what he’d thrown, he sadly learns;
all of the crowd surrounds the one who won—
one goes in front, and one tugs at his back,
and at his side one asks to be remembered;
he does not halt but listens to them all;
and when he gives them something, they desist;
and so he can fend off the pressing throng.
And I, in that persistent pack, was such:
this way and that, I turned my face to them
and, making promises, escaped their clutch.
There was the Aretine who met his death
beneath Ghino di Tacco’s bestial hands,
and one who drowned when, in pursuit, he ran.
There, with his outstretched hands, was Federigo
Novello, praying, and the Pisan who
made good Marzucco show his fortitude.
I saw Count Orso, and I saw the soul
cleft from its body out of spite and envy—
not, so it said, because it had been guilty—
I mean Pier de la Brosse (and may the Lady
of Brabant, while she’s still in this world, watch
her ways—or end among a sadder flock).
As soon as I was free from all those shades
who always pray for others’ prayers for them,
so as to reach their blessed state more quickly,
I started: “O my light, it seems to me
that in one passage you deny expressly
that prayer can bend the rule of Heaven, yet
these people pray precisely for that end.
Is their hope, therefore, only emptiness,
or have I not read clearly what you said?”
And he to me: “My text is plain enough,
and yet their hope is not delusive if
one scrutinizes it with sober wit;
the peak of justice is not lowered when
the fire of love accomplishes in one
instant the expiation owed by all
who dwell here; for where I asserted this—
that prayers could not mend their fault—I spoke
of prayers without a passageway to God.
But in a quandary so deep, do not
conclude with me, but wait for word that she,
the light between your mind and truth, will speak—
lest you misunderstand, the she I mean
is Beatrice; upon this mountain’s peak,
there you shall see her smiling joyously.”
And I: “Lord, let us move ahead more quickly,
for now I am less weary than before;
and—you can see—the slope now casts a shadow.”
“As long as it is day, we’ll make as much
headway as possible,” he answered; “but
our climb won’t be as rapid as you thought.
You will not reach the peak before you see
the sun returning: now he hides behind
the hills—you cannot interrupt his light.
But see—beyond—a soul who is completely
apart, and seated, looking toward us; he
will show us where to climb most speedily.”
We came to him. O Lombard soul, what pride
and what disdain were in your stance! Your eyes
moved with such dignity, such gravity!
He said no thing to us but let us pass,
his eyes intent upon us only as
a lion watches when it is at rest.
Yet Virgil made his way to him, appealing
to him to show us how we’d best ascend;
and he did not reply to that request,
but asked us what our country was and who
we were, at which my gentle guide began
“Mantua”—and that spirit, who had been
so solitary, rose from his position,
saying:”O Mantuan, I am Sordello,
from your own land!” And each embraced the other.
Ah, abject Italy, you inn of sorrows,
you ship without a helmsman in harsh seas,
no queen of provinces but of bordellos!
That noble soul had such enthusiasm:
his city’s sweet name was enough for him
to welcome—there—his fellow—citizen;
But those who are alive within you now
can’t live without their warring—even those
whom one same wall and one same moat enclose
gnaw at each other. Squalid Italy,
search round your shores and then look inland—see
if any part of you delight in peace.
What use was there in a Justinian’s
mending your bridle, when the saddle’s empty?
Indeed, were there no reins, your shame were less.
Ah you—who if you understood what God
ordained, would then attend to things devout
and in the saddle surely would allow
Caesar to sit—see how this beast turns fierce
because there are no spurs that would correct it,
since you have laid your hands upon the bit!
O German Albert, you who have abandoned
that steed become recalcitrant and savage,
you who should ride astride its saddlebows—
upon your blood may the just judgment of
the stars descend with signs so strange and plain
that your successor has to feel its terror!
For both you and your father, in your greed
for lands that lay more close at hand, allowed
the garden of the Empire to be gutted.
Come—you who pay no heed—do come and see
Montecchi, Cappelletti, sad already,
and, filled with fear, Monaldi, Filippeschi.
Come, cruel one, come see the tribulation
of your nobility and heal their hurts;
see how disconsolate is Santafior!
Come, see your Rome who, widowed and alone,
weeps bitterly; both day and night, she moans:
“My Caesar, why are you not at my side?”
Come, see how much your people love each other!
And if no pity for us moves you, may
shame for your own repute move you to act.
And if I am allowed, o highest Jove,
to ask: You who on earth were crucified
for us—have You turned elsewhere Your just eyes?
Or are You, in Your judgment’s depth, devising
a good that we cannot foresee, completely
dissevered from our way of understanding?
For all the towns of Italy are full
of tyrants, and each townsman who becomes
a partisan is soon a new Marcellus.
My Florence, you indeed may be content
that this digression would leave you exempt:
your people’s strivings spare you this lament.
Others have justice in their hearts, and thought
is slow to let it fly off from their bow;
but your folk keep it ready—on their lips.
Others refuse the weight of public service;
whereas your people—eagerly—respond,
even unasked, and shout: “I’ll take it on.”
You might be happy now, for you have cause!
You with your riches, peace, judiciousness!
If I speak truly, facts won’t prove me wrong.
Compared to you, Athens and Lacedaemon,
though civil cities, with their ancient laws,
had merely sketched the life of righteousness;
for you devise provisions so ingenious—
whatever threads October sees you spin,
when mid—November comes, will be unspun.
How often, in the time you can remember,
have you changed laws and coinage, offices
and customs, and revised your citizens!
And if your memory has some clarity,
then you will see yourself like that sick woman
who finds no rest upon her feather—bed,
but, turning, tossing, tries to ease her pain.
the loser’s left alone, disconsolate—
rehearsing what he’d thrown, he sadly learns;
all of the crowd surrounds the one who won—
one goes in front, and one tugs at his back,
and at his side one asks to be remembered;
he does not halt but listens to them all;
and when he gives them something, they desist;
and so he can fend off the pressing throng.
And I, in that persistent pack, was such:
this way and that, I turned my face to them
and, making promises, escaped their clutch.
There was the Aretine who met his death
beneath Ghino di Tacco’s bestial hands,
and one who drowned when, in pursuit, he ran.
There, with his outstretched hands, was Federigo
Novello, praying, and the Pisan who
made good Marzucco show his fortitude.
I saw Count Orso, and I saw the soul
cleft from its body out of spite and envy—
not, so it said, because it had been guilty—
I mean Pier de la Brosse (and may the Lady
of Brabant, while she’s still in this world, watch
her ways—or end among a sadder flock).
As soon as I was free from all those shades
who always pray for others’ prayers for them,
so as to reach their blessed state more quickly,
I started: “O my light, it seems to me
that in one passage you deny expressly
that prayer can bend the rule of Heaven, yet
these people pray precisely for that end.
Is their hope, therefore, only emptiness,
or have I not read clearly what you said?”
And he to me: “My text is plain enough,
and yet their hope is not delusive if
one scrutinizes it with sober wit;
the peak of justice is not lowered when
the fire of love accomplishes in one
instant the expiation owed by all
who dwell here; for where I asserted this—
that prayers could not mend their fault—I spoke
of prayers without a passageway to God.
But in a quandary so deep, do not
conclude with me, but wait for word that she,
the light between your mind and truth, will speak—
lest you misunderstand, the she I mean
is Beatrice; upon this mountain’s peak,
there you shall see her smiling joyously.”
And I: “Lord, let us move ahead more quickly,
for now I am less weary than before;
and—you can see—the slope now casts a shadow.”
“As long as it is day, we’ll make as much
headway as possible,” he answered; “but
our climb won’t be as rapid as you thought.
You will not reach the peak before you see
the sun returning: now he hides behind
the hills—you cannot interrupt his light.
But see—beyond—a soul who is completely
apart, and seated, looking toward us; he
will show us where to climb most speedily.”
We came to him. O Lombard soul, what pride
and what disdain were in your stance! Your eyes
moved with such dignity, such gravity!
He said no thing to us but let us pass,
his eyes intent upon us only as
a lion watches when it is at rest.
Yet Virgil made his way to him, appealing
to him to show us how we’d best ascend;
and he did not reply to that request,
but asked us what our country was and who
we were, at which my gentle guide began
“Mantua”—and that spirit, who had been
so solitary, rose from his position,
saying:”O Mantuan, I am Sordello,
from your own land!” And each embraced the other.
Ah, abject Italy, you inn of sorrows,
you ship without a helmsman in harsh seas,
no queen of provinces but of bordellos!
That noble soul had such enthusiasm:
his city’s sweet name was enough for him
to welcome—there—his fellow—citizen;
But those who are alive within you now
can’t live without their warring—even those
whom one same wall and one same moat enclose
gnaw at each other. Squalid Italy,
search round your shores and then look inland—see
if any part of you delight in peace.
What use was there in a Justinian’s
mending your bridle, when the saddle’s empty?
Indeed, were there no reins, your shame were less.
Ah you—who if you understood what God
ordained, would then attend to things devout
and in the saddle surely would allow
Caesar to sit—see how this beast turns fierce
because there are no spurs that would correct it,
since you have laid your hands upon the bit!
O German Albert, you who have abandoned
that steed become recalcitrant and savage,
you who should ride astride its saddlebows—
upon your blood may the just judgment of
the stars descend with signs so strange and plain
that your successor has to feel its terror!
For both you and your father, in your greed
for lands that lay more close at hand, allowed
the garden of the Empire to be gutted.
Come—you who pay no heed—do come and see
Montecchi, Cappelletti, sad already,
and, filled with fear, Monaldi, Filippeschi.
Come, cruel one, come see the tribulation
of your nobility and heal their hurts;
see how disconsolate is Santafior!
Come, see your Rome who, widowed and alone,
weeps bitterly; both day and night, she moans:
“My Caesar, why are you not at my side?”
Come, see how much your people love each other!
And if no pity for us moves you, may
shame for your own repute move you to act.
And if I am allowed, o highest Jove,
to ask: You who on earth were crucified
for us—have You turned elsewhere Your just eyes?
Or are You, in Your judgment’s depth, devising
a good that we cannot foresee, completely
dissevered from our way of understanding?
For all the towns of Italy are full
of tyrants, and each townsman who becomes
a partisan is soon a new Marcellus.
My Florence, you indeed may be content
that this digression would leave you exempt:
your people’s strivings spare you this lament.
Others have justice in their hearts, and thought
is slow to let it fly off from their bow;
but your folk keep it ready—on their lips.
Others refuse the weight of public service;
whereas your people—eagerly—respond,
even unasked, and shout: “I’ll take it on.”
You might be happy now, for you have cause!
You with your riches, peace, judiciousness!
If I speak truly, facts won’t prove me wrong.
Compared to you, Athens and Lacedaemon,
though civil cities, with their ancient laws,
had merely sketched the life of righteousness;
for you devise provisions so ingenious—
whatever threads October sees you spin,
when mid—November comes, will be unspun.
How often, in the time you can remember,
have you changed laws and coinage, offices
and customs, and revised your citizens!
And if your memory has some clarity,
then you will see yourself like that sick woman
who finds no rest upon her feather—bed,
but, turning, tossing, tries to ease her pain.